– Ой, как страшно! – прошептала Динка. – И убил он их?
– Зачем – убил? Когда б убил, так не об чем и писать было! Он их все с первого выпуска ловит, а это еще только девятый. Может, под конец убьет, конечно, только этих выпусков еще много.
– Ну как же они спрячутся от него? – глядя на картинку, интересуется Динка.
– А вот тут есть, в самом конце... – Ленька снова берет книжку и читает последние строчки: – «Прогремел роковой выстрел, но пещера вдруг дрогнула, и в тот же миг пол под ногами Лихтвейса провалился вместе с убийцами...»
– Ой! – всплеснув руками, вскрикивает Динка. – Провалился?
– Не бойсь! Вылезет... Ему уже не первый раз эдак-то, – успокаивает ее Ленька, пряча книжку в карман.
Динка задумчиво крутит головой:
– У нас книг много, но такой я не видела еще. Может, только на чердаке где-нибудь...
Глаза у Леньки загораются.
– Коли есть, принеси... А тогда обратно положишь, ладно? – просит он.
Динка неуверенно кивает головой.
– Погоди... А как звать-то тебя? Макака, что ли? – спрашивает вдруг Ленька.
– Нет, меня зовут Динка, а Макакой меня дразнят. Макака – это обезьяна, а у меня вот... – Динка выпячивает вперед нижнюю губу и с огорчением говорит: – Из-за нее меня и дразнят!
– Пустяк дело! – небрежно говорит Ленька. – Дать еще раза два по шее, так и губа понравится. А Макака – имя хорошее, куда лучше, чем энта Динка.
– Да ведь это обезьянье имя! – волнуется девочка.
– Ну, а обезьяна что? Она еще получше людей.
– Так ведь Макака – это для дразнения такое имя!
– Кто скажет со злостью, тому для дразнения! Да злой человек еще и не так назовет... Ты на это плюнь с высокого дерева. Макака – имя хорошее, ни у кого такого нету, а у тебя есть, – убежденно говорит Ленька.
Динка молчит. Может, и правда ей наплевать? Макака так Макака.
Ленька хмурит лоб и о чем-то думает, потом неожиданно спрашивает:
– А чего ж ты, Макака, затесалась сюда, на берег, в эдаком платье? Ты ж с шарманщиком ходишь!
Динка с обидой рассказывает про художника.
– Уехал, видно... Ну, может, приедет еще... – говорит Ленька и лукаво спрашивает: – А какими это ты словами ребят пугала? «Сарынь на кичку!» Выдумала тоже! – усмехается он.
– Нет, что ты! Я ничего не выдумала. Это же слова Стеньки Разина! Ты слыхал про Стеньку Разина?
– Про атамана? Ясно, слыхал! На Волге живу, да не слыхал! Что я, глухой, что ли?
– Ну вот! А когда Стенька нападал на врагов, то он всегда так кричал – для смелости просто, чтоб победить! – объясняет Динка.
– Да, есть такие слова: скажешь их про себя, и вроде сразу сила прибавится, – соглашается Ленька.
– И еще вот песня такая есть про утес! – волнуясь, говорит Динка. – Про утес Стеньки Разина.
– Не знаю такой. А ты знаешь?
Динка кивает головой и встает перед Ленькой с серьезным, торжественным лицом.
Есть на Волге утес,
Диким мохом оброс, —
запевает она, сильно копируя дядю Леку.
Ленька слушает внимательно, но Динка не помнит слов и поет пятое через десятое, заканчивая обрывистой фразой:
И утес-великан
Все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет...
Она долго вытягивает последнее слово, ей кажется, что так полагается по мотиву. Но Ленька нетерпеливо машет рукой:
– Погоди выводить-то! С одного слова толку мало. Что же это за песня, с гулькин нос?
– Как – гулькин нос? – фыркает Динка. – Это я просто слова забыла!
– Жаль. Хорошая песня, ты бы выучила слова.
– Я выучу! Только знаешь что? Никто, никто не может сказать, где этот утес! – печально говорит Динка.
– Никто не может? – спрашивает Ленька, и глаза его светятся гордостью. – А я могу! Пойдем, покажу! – Он встает и меряет Динку долгим взглядом: – Только помни, Макака: скажешь кому – навечно останусь я на барже.
Ленька подходит к отвесной стене обрыва и, поплевав на ладони, быстро карабкается наверх, ловко перешагивая от одного корня к другому. Из-под ног его сыплются на голову Динки колючий песок и сухие комки глины, но она молча зажмуривается, стараясь не отстать от своего товарища. Оторванная оборка платья волочится за ней, цепляясь за корни и чахлые кусты.
Поднявшись наверх, Ленька присаживается на корточки и протягивает Динке руку:
– Ну, вылезай! Распустила павлиний хвост и ползешь – эдак и сковырнуться можно! Обвяжи его вокруг себя или за пояс заткни, – советует он.
Динка поспешно привязывает к поясу оборку. Она боится, что Ленька раздумает брать ее с собой, и, заглядывая ему в глаза, робко торопит:
– Пойдем, Лень?
Ленька молча встает и идет по краю обрыва. Чуть приметная тропка вьется между кустами; подмытая ливнями, она иногда обрывается, и вместо нее торчат из земли голые корни поваленных деревьев; иногда, отходя от края, тропка теряется в кустах колючего дерна с круглыми, как шарики, зелеными ягодами. Ленька раздвигает кусты, и, смыкаясь за его спиной, они больно хлещут Динку по лицу и по плечам, но она не жалуется и, крепко сжав губы, продирается за Ленькой, обрывая платье и царапая руки... Босые ноги ее исколоты, а тропка все бежит да бежит, то круто поднимаясь на гору, то падая вниз, а слева, освещенная ярким солнцем, блестит Волга, ослепляя глаза и с мягким шелестом накатывая на берег волны...
Динка спотыкается и на ходу вытаскивает из босых пяток колючки, но если нашелся человек, который может показать ей утес Стеньки Разина, то надо идти и молчать, хотя бы со всех сторон вонзались в нее колючки, думает усталая Динка.
А Ленька идет да идет, не оглядываясь и словно не замечая следующей за ним по пятам Динки.